Этого человека знал каждый ишимец. Все – от мала до велика, но не всем он открывался в одной мере. Этих мер можно выделить три, и, чем глубже каждая из них, тем меньший круг людей был посвящён в главную тайну Геннадия. О двух его ипостасях – "дурачок" и художник – мы рассказали читателям "Ишимской правды" в одном из мартовских номеров газеты. Сегодня мы предлагаем узнать Гену с ещё одной стороны.
3. Гена-юродивый
Небольшой уездный город Тара был в прошлом славен торговлей, и в наследство от благочестивых купцов ему досталось ожерелье из шести величественных каменных храмов. В середине 1930-х годов их осталось уже пять, из них действующих только два – Спасская церковь и Николаевский собор, который стоял ближе к Подгорной улице, где жили Сенниковы. Туда-то, вероятно, и бегал маленький Гена. Собор славился шестью колоколами, из которых самый большой весил 108 пудов 8 фунтов и имел надпись: "Благовестите день от дне спасение Бога нашего".
Из архивных документов известно, что Никольский собор занимала община "тихоновцев", последователей патриарха Тихона, не признавших обновленческого раскола, поддержанного советской властью. Поэтому стремление уничтожить его было особенно горячим. Официальное закрытие состоялось 13 марта 1938 года. В один из тёплых дней стали снимать колокола. Вечером восьмилетний Гена исчез. Двое суток его не могли найти, пока мальчишки не подсказали Сенниковым: "Ваш Гена сидит на колокольне, мы ему таскали хлеба и воды".
Как говорили родные, после исчезновения на колокольне и начались странности в его поведении. Мальчик переносил в огород кирпичи от разрушенного храма, ставил поверх чугунок и устраивал крест из палочек. Над ним смеялись, ломали детскую "постройку", но Гена упорно восстанавливал свой маленький храм. Всю жизнь он хранил в особой коробочке кусочки парчи от церковного облачения и обломки разбитого иконостаса из Никольского храма. А потом, уже в 90-х годах, говорил: "Вот видите, я наворожил: когда все храмы разрушали, я их восстанавливал! Никто не знал, что их будут восстанавливать – а я это делал…"
Люди, воспитанные в советское время в духе материализма и атеизма, знающие историю культуры своей страны только в усечённо-классовом ракурсе, естественно, не могли понять сути Гениного "помешательства". Между тем его поведение – классический образец явления, известного в православной традиции как юродство во Христе. Особенно прославились в народе святые блаженные Василий, похороненный у собора Покрова на Рву в Москве (который часто и называют его именем), и блаженная Ксения Петербургская. За такой подвиг Господь наделял их дарами прозорливости и целительства.
Исследователи юродства Христа ради отмечают, что с XVIII века число "настоящих" юродивых стремительно уменьшалось. Всё больше появлялось тех, кто просто наживался на любви русского народа к блаженным. Богоборческая волна большевизма смыла этот слой "профессиональных нищих", которые переквалифицировались в "детей лейтенанта Шмидта". А Церковь Христова очищалась в горниле испытаний от всего наносного и суеверного, что связывалось с её именем. Трудно было в советскую эпоху стать на путь юродства. Теперь это не могло принести никаких выгод – только опасности и лишения. Тем ярче стал этот подвиг, тем громче прозвучали имена подвижников – блаженных земли русской. Людей, подобных блаженному Геннадию, не было на всей обширной территории тогдашней Омско-Тюменской епархии. Недаром Гену любил и ценил епископ Максим (Кроха), который часто брал его с собою в Тару и в Тобольск, на празднование памяти святителя Иоанна.
На юродство не идут без благословения. Гена как-то обмолвился, что его духовным отцом был иеромонах Силуан, который тайно жил в землянке на берегу Иртыша. "Гена был для мира безумным, а для духовной жизни это был мудрый человек", – таково мнение близко знавших его людей из церковной среды. В этом и состояла главная тайна Геннадия.
Юродивые Христа ради, "славные подвижники, воодушевляемые пламенной любовью к Богу, – пишет в книге "Подвиг юродства" священник Иоанн Ковалевский, – добровольно отказывались не только от всех удобств и благ жизни земной, от всех выгод общественной жизни, от самого близкого и кровного родства, но даже отрекались при полном внутреннем самосознании от самого главного отличия человека в ряду живых существ – от разума, добровольно принимая на себя вид безумного, а иногда и нравственно падшего человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего себе иногда соблазнительные действия".
Это – "высочайшая степень самоотвержения", смирения, умаления самолюбия, тщеславия, гордости – ради Христа. Юродство о Христе – буквальное исполнение слов апостола Павла: "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым" (1 Кор. 3:18). Многие святые отцы ставили подвиг юродства по духовной трудности выше монашества – наибольшей степени самоотречения. Монах "отгораживается" от мира монастырскими стенами и особой одеждой. Юродивый живёт в миру, где и одеждой, и поведением вызывает в свой адрес постоянные насмешки, молясь при этом за уничижающих, дабы Господь не вменил им это во грех.
Юродство – зеркало человеческих страстей. Юродивые показывают своим поведением подлинные мотивы многих наших поступков, выворачивая наизнанку лицемерие. Вся жизнь юродивого – воплощение принципа зеркальности, и даже – двойной зеркальности, отрицания отрицания. В ответ на безбожную советскую действительность Гена не скрывал своих воззрений безразличием, а страстно выражал любовь к дореволюционной, царской Руси, повсюду собирая её осколки и обрывки (в его архиве – множество портретов императора и членов царской семьи). Тайные плотские вожделения он обличал не благообразной критикой, а показным, публичным их исполнением (отсюда рассказы о "любителе полных ножек"). На наше желание приукрасить себя он отвечал не суровым пренебрежением внешностью, а напротив, чрезмерным к ней вниманием (старательно умывался, красил губы, натирал свёклой щёки, омолаживал кожу). На щёгольство в одежде реагировал хождением зимой налегке и в одежде, засаленной настолько, что она становилась глянцевитой, как кожа. Даже дерзание человека быть ближе к Богу превращалось у него в самоотлучение от Причастия.
Однако это отрицание отрицания не было нигилизмом, а имело утвердительный характер. Гена благоговел перед святынями и святость Церкви никогда не подвергал сомнению. Хотя многие его поступки необъяснимы. Возможно, их таинственный характер откроется для нас позже, а может, никогда. Главное же – "безумие" Геннадия было залогом его внутренней свободы, позволявшей видеть подлинный смысл происходящего и душевную сущность людей.
Трепетно относясь к церковным святыням, Гена не стеснялся делать священникам замечания, если считал их справедливыми. Причём такие замечания, о каких в советское время сам батюшка не мог себе позволить и помыслить. Маска сумасшествия позволяла Гене свободно "глаголать истину".
Так, однажды настоятель Никольского храма попросил его подписать открытки лечащим врачам. Гена же, по образцу церковного поздравления: "Поздравляю Вас с днём Ангела, дай Бог Вам здоровья на Вашу работу во славу Божию", – написал следующее: "Поздравляю Вас с днём рождения, и пусть Ленин даст Вам здоровья на Вашу работу во славу КПСС". Когда же на службах возглашалось: "Ещё молимся о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея", – то Гена на клиросе прекращал пение и всем громко выговаривал: "Нельзя за безбожников молиться!" Как-то священник показал ему служебник: "Смотри, здесь написано – по благословению патриарха Пимена, ты ведь его уважаешь?" – "Уважаю, но ты ведь понимаешь, он несвободный человек…"
Гена благоговел перед всем дореволюционным, сердцем чувствуя, что Русь потеряла святость с потерей монарха – помазанника Божия. В свои орнаменты он часто вплетал изображение двуглавого орла или бело-сине-красной ленточки.
Геннадий очень любил церковный звон: видимо, память о тарских колоколах постоянно жила в его сердце. Однако советская власть разрушила не только тарские колокольни. Звон в то время был величайшей редкостью. И Гена извлекал его из самых неожиданных предметов. Так, за трапезой в гостях он никогда не пил водку, называя её "бесовской кровью", зато мог выпить бокал вина, требуя, чтобы все обязательно чокнулись. Хрустальный звон приводил его в умиление. Геннадий часто ездил в Тобольск, на праздник святителя Иоанна Тобольского. И вот однажды перед литургией собравшиеся в Покровском соборе с удивлением услышали звон. Даже настоятель вышел из алтаря, чтобы узнать, откуда он. А это Гена собрал изо всех окрестностей металлические урны и давай по ним звонить, показывая, что даже, будучи унижен, человек верующий пребывает в духовной радости.
Гена относился к природе и ко всему живому с особым трепетом. У него в доме и на огороде жило множество котов и кошек, которых он подбирал на ишимских улицах. Он относился к ним, как к тварям Божиим, и даже отмечал в календаре дни находок или потерь своих любимцев. Взяв в руки большую кастрюлю, он ходил по ишимским столовым, и милосердные повара накладывали ему еды, полагая, что Гена голодает. А он всё это скармливал кошечкам, которые ели у него вместе с мышами, из одной посуды.
22 апреля 1981 года в возрасте 68 лет скончался Владимир Алексеевич Сенников, отчим Геннадия. Ровно через три года, в тот же день, в возрасте 72 лет умерла мать, Анна Тимофеевна. Геннадий ревностно молился об их упокоении и в разговорах сокрушался, что их смерть пришлась на тот день, когда вся страна праздновала рождение вождя большевиков Ленина. (Впрочем, 22 апреля Православная Церковь празднует память мученика Евпсихия, на другой день памяти которого, 20 сентября, приходится день рождения самого Геннадия.)
После смерти родителей Гена полностью оставил заботу о житейских удобствах. По всему городу он собирал палки, чурочки и пилил их строго по одному размеру. Дом и огород превратились в огромную поленницу, однако за всю зиму Гена топил печь раза два-три, чтобы разогреть пищу для кошек. Сам же, приходя домой, укутывался тряпками и, надышав в них, засыпал.
В конце 50-х годов Гена по просьбе настоятеля Покровской церкви протоиерея Парфения Ерёменко сфотографировался в ателье в различных своих нарядах. Некоторые снимки сохранились. Однако впоследствии он противился съёмкам и уничтожил своё изображение на семейных снимках. Однако за год-полтора до смерти Гена вдруг позволил не только фотографировать себя, но и снимать на видеокамеру. Словно кто-то подсказал ему, что это необходимо. Для нас, для тех, кто ещё помнит его, и для тех, кто только в будущем узнает о том, какой праведник жил в Ишиме.
Любительская магнитофонная запись, сделанная на церковной трапезе на Успение в 1994 году, сохранила слова Геннадия: "Ох, и грешник же я, знали бы вы, милые мои хорошие, кого вы принимаете! …Как для людей, это понятно – можно же их одурачить. Но а как Бога можно одурачить? Никак не возможно. Сердцеведец, душеведец! …Я ничтожество, ужаснейшее ничтожество. Нет, я говорю не ради красного словца, чтоб меня действительно похвалили: ой, какой молодец, надо же, сам распинается в этом! – нет, а действительно, в самом деле – я ничтожество… Вот Геночка умрёт… вот правда, как вы будете без меня жить, скажите? Как вы будете без меня?.."
Смерть Геннадия обросла не меньшим количеством слухов, чем его жизнь. Однако близкие люди свидетельствуют: умер он дома, своей смертью – от сердечного приступа. В морге, куда увезли тело, не работал холодильник. И не было судмедэксперта, который появился только на четвёртый день. Но признаков разложения не наблюдалось, более того, чувствовался тонкий аромат, исходивший от тела.
10 мая 1995 года стало официальной датой кончины Геннадия. Свидетельство о смерти венчает любимый им двуглавый орёл. Похоронили Гену с крестным ходом и колокольным звоном. Над его могилой в светлой берёзовой роще – простой деревянный крест. А в 2003 году на соборную колокольню был поднят новый колокол, посвящённый "Геннадию убогому"…
Геннадий Крамор.
На снимке: Гена плачет, слушая колокольный звон у стен Богоявленского собора. 1994 год.
Фото Петра Земляных.
Геннадий Крамор
